Петь о любви по кадык в рвоте
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру.
В 1913 году поэтесса Марина Цветаева написала стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…», в котором пыталась определить для себя, что есть жизнь, и что есть смерть. Потусторонний мир Цветаева воспринимает, как некую темную пропасть, в которой люди попросту исчезают. Она понимает, что после ее ухода ничего в этом мире не изменится: «И будет все — как будто бы под небом и не было меня. 20-летняя поэтесса переживает о том, что близкие и дорогие ей люди уходят из этой жизни, и со временем память о них стирается. Тех, кто умер, Цветаева сравнивает с дровами в камине, которые «становится золой».
Марина Цветаева хочет, чтобы память о людях была вечной, даже если они этого не достойны. Себя она причисляет к категории будущих покойников, которые не заслужили права войти в историю из-за того, что имеют «слишком гордый вид». Но этой черте характера поэтесса противопоставляет «безудержную нежность», рассчитывая, что, тем самым, может продлить свою земную жизнь пусть и в воспоминаниях близких людей. «Я обращаюсь с требованьем веры и с просьбой о любви», — отмечает Цветаева. Поэтесса не верит в жизнь после смерти в библейском понимании, однако рассчитывает, что сумеет оставить яркий след на земле, иначе само ее существование лишается всякого смысла.
Стихотворение «Уж сколько их упало в эту бездну…», проникнутое трагическим ощущением судьбы и горячей жаждой жизни, стремлением оставить в мире свой след.
В 1988 году Алла Пугачёва впервые исполнила песню Реквием (Монолог) в основу которой лег цветаевский текст «Уж сколько их упало в эту бездну…». Музыку написал известный советский и российский композитор Марк Минков.
Строки «…За то, что мне так часто слишком грустно и только 20 лет» в интерпретации Аллы Пугачевой, бывшей на тот момент значительно старше, пришлось убрать. Так «Монолог» стал более универсальным, чем авторский текст. Это страстное, не ограниченное возрастными и какими-либо другими рамками обращение к миру «с требованием веры и с просьбой о любви».
Я отношусь к тем, кто считают «Реквием» шедевром в репертуаре Аллы Пугачёвой. Это мини-спектакль, ком в горле, мурашки по коже…
Найдутся исполнители, которые смогут спеть не хуже, а то и лучше Аллы Пугачёвой, но переиграть её не сможет никто.
Спасибо Марине Цветаевой за шедевр…
Источник
Ñðåäè ñâÿçîê â ãîðëå êîìîì òåñíèòñÿ êðèê.
Íî íàñòàëà ïîðà, è òóò óæ êðè÷è íå êðè÷è.
Ëèøü ïîòîì êòî-òî äîëãî íå ñìîæåò çàáûòü,
Êàê øàòàÿñü, áîéöû î òðàâó âûòèðàëè ìå÷è,
È êàê õëîïàëî êðûëüÿìè ÷¸ðíîå ïëåìÿ âîðîí.
Êàê ñìåÿëîñü Íåáî, à ïîòîì ïðèêóñèëî ÿçûê.
È äðîæàëà ðóêà ó òîãî, êòî îñòàëñÿ æèâ.
È âíåçàïíî â Âå÷íîñòü âäðóã ïðåâðàòèëñÿ ìèã.
È ãîðåë ïîãðåáàëüíûì êîñòðîì çàêàò,
È âîëêàìè ñìîòðåëè Çâ¸çäû èç îáëàêîâ.
Êàê, ðàñêèíóâ ðóêè, ëåæàëè óøåäøèå â Íî÷ü.
È êàê ñïàëè âïîâàëêó æèâûå, íå âèäÿ ñíîâ….
Ýé, åñëè Òû åñòü, îòâåòü ñî ñâîåé âûñîòû!
Ïîñìîòðè, ÷òî Òû ñäåëàë ñâîèì ïîäñòàâëåíüåì ùåêè!
Òû ìåäëèøü ñ îòâåòîì, íî íåò âðåìåíè æäàòü,
Åñëè ÿ â ýòîì ìèðå ãîñòü, òî õîçÿèí – íå Òû!
À æèçíü – òîëüêî ñëîâî.
Åñòü ëèøü Ëþáîâü, è åñòü ñìåðòü.
Ýé, à êòî áóäåò ïåòü, åñëè âñå áóäóò ñïàòü?
Ñìåðòü ñòîèò òîãî, ÷òîáû æèòü.
À Ëþáîâü ñòîèò òîãî, ÷òîáû æäàòü.
Âñïîìèíàþòñÿ ñëîâà À.È.Êóïðèíà: “Òèõîå îïîäëåíèå äóøè ñòðàøíåå êàçíåé è áàððèêàä”.  íàñ “òåñíÿòñÿ ñòðàñòè”, íî èç òðóñîñòè, èëè æå èç ëîæíîãî ñòûäà – áîÿçíè íàðóøèòü ïðèëè÷èÿ ìû ìîë÷èì äàæå ïðè âèäå ÿâíîãî áåççàêîíèÿ … Ýòîò “êîì”… “êðèêîì òåñíèòñÿ â ãîðëå”, äóøèò íàñ … è íàñòóïàåò ïîðà, êîãäà âñÿ ýòà ëîæü è ïîäëîñòü âûðûâàåòñÿ íàðóæó… “è òóò óæ êðè÷è íå êðè÷è”… “Ìîë÷àíèåì ïðåäà¸òñÿ Áîã” è ïîòîìó ñõâàòêà äîáðà è çëà íåìèíóåìà, è çà ãðåõè ñîãëàñèÿ ñî çëîì è ëîæüþ ïîïëàòèòñÿ è íè â ÷¸ì íåïîâèííàÿ òðàâà, ïðîïèòàííàÿ ÷åëîâå÷åñêîé êðîâüþ…
À âîò è ñëîâà î ÷¸ðíîé ñèëå çëà: “È êàê õëîïàëî êðûëüÿìè ÷¸ðíîå ïëåìÿ âîðîí” – çäåñü îäíîçíà÷íî î ïëåìåíè “÷¸ðíûõ”, êàê ïîíèìàë Â.Öîÿ Èãîðü Òàëüêîâ.
“Êàê ñìåÿëîñü Íåáî, à ïîòîì ïðèêóñèëî ÿçûê” – ýòî î Ñëîâå Íåáåñíîì, æäàâøåì âî-ïëîùåíèÿ äåëàìè ïðàâåäíûìè ÷åëîâå÷åñêèìè íà çåìëå, äà òàê è íå äîæäàâøåìñÿ, ïîòîìó è ðå÷ü î “ïðèêóøåííîì ÿçûêå” .
“È äðîæàëà ðóêà ó òåõ, êòî îñòàëñÿ æèâ” – ýòî, êàê è â “Ðîìàíñå”, î “ðóêå”, íåñïîñîáíîé òâîðèòü è “çàäðîæàâøåé” îò ñòðàõà ïðåä áåççàêîíèåì.
“È âíåçàïíî â Âå÷íîñòü âäðóã ïðåâðàòèëñÿ ìèã” – ýòî êàê â Åâàíãåëèè, ãäå ãîâîðèòñÿ î òîì, ÷òî Ñòðàøíûé Ñóä ïðèä¸ò “âíåçàïíî” äëÿ îñëåïøèõ îò ãðåõîâ è óñòàâøèõ îò ñîãëàñèÿ ñ ëîæüþ ëþäåé. Âíåçàïíî â áûò è îáûâàòåëüñêóþ “ìèðíóþ” òèøèíó ïðèä¸ò “Âå÷íîñòü”, è ñëó÷èòñÿ ýòî “âäðóã”, êàê íåîæèäàííîå ïðîáóæäåíèå âî âðåìÿ âñåîáùåãî ñíà, è ïîýòîìó ýòîò “ìèã” çàïîìíèòñÿ íàâñåãäà – “ìèã” ñòàíåò “Âå÷íîñòüþ”! Çäåñü âñ¸ íà ìåñòå è ïîëíî ãëóáî÷àéøåãî ñìûñëà!
“È ãîðåë ïîãðåáàëüíûì êîñòðîì çàêàò.
È âîëêàìè ñìîòðåëè Çâ¸çäû èç îáëàêîâ.
Êàê, ðàñêèíóâ ðóêè, ëåæàëè óøåäøèå â Íî÷ü.
È, êàê ñïàëè âïîâàëêó æèâûå, íå âèäÿ ñíîâ…”
– À ýòî î òîì, ÷òî ëþäè ðàçäåëèëèñü íà ïðèíÿâøèõ áîé, êîòîðûå è ïîñëå ñìåðòè ñâîåé îñòàëèñü ïðåä Áîãîì æèâûìè, ðàñêèíóâøèìè ðóêè, îõâàòûâàþùèìè Åãî ìèð è íå ïîáîÿâøèìèñÿ óéòè â Íåñáûâøååñÿ – â Íî÷ü ñ Ëþáîâüþ, è “æèâûìè”, ïðîäîëæàþùèìè “ñïàòü âïîâàëêó, íå âèäÿ ñíîâ”… Ýòî êàê áû ïðîäîëæåíèå ðàçãîâîðà, íà÷àòîãî â “Ñïîêîéíîé íî÷è”. “Çâ¸çäû” – íåñîñòîÿâøèåñÿ ÷åëîâå÷åñêèå ñóäüáû Òîëüêî ïîòîìó, ÷òî ëþäè èçìåíèëè ñâîåé ñóäüáå, ñìîòðÿò “Çâ¸çäû” íà íèõ “âîëêàìè èç îáëàêîâ”, ãäå îáëàêà, êàê âñåãäà ó Öîÿ, ñèìâîëèçèðóþò ëóêàâûå ïðåäóáåæäåíèÿ, ñêðûâàþùèå ñâåò ñîëíöà, è “ãîðèò ïîãðåáàëüíûì êîñòðîì çàêàò” íàä òåìè, êòî âûáðàë äëÿ ñåáÿ äóõîâíóþ ñìåðòü åù¸ ïðè æèçíè.
Ñòðàøíàÿ êàðòèíà ñîòâîðåíà èç ñëîâ è çâóêîâ. Ìåäëåííûé òîðæåñòâåííûé ðèòì óñèëèâàåò òðàóðíîå çâó÷àíèå ãàðìîíèè èç ìóçûêè è ñëîâ. Ó Â.Ì.Âàñíåöîâà åñòü òàêîå âîò ÷èñòî ðóññêîå èñòîðè÷åñêîå ìîíóìåíòàëüíîå ïîëîòíî “Ïîñëå ïîáîèùà Èãîðÿ Ñâÿòîñëàâè÷à ñ ïîëîâöàìè” (1880, ÃÒÃ), ãäå íàä òðóïàìè â ïîñëåäíåé ñõâàòêå íà ôîíå çàêàòà êëþþò, îõâàòûâàÿ êðûëüÿìè äðóã äðóãà, äâà Îðëà. Âîèíû óæå çàñíóëè ñìåðòíûì ñíîì, à áîé äîáðà ñî çëîì íèêîãäà íå çàêîí÷èòñÿ, íè íà çåìëå, íè â Íåáå. È âñ¸ ýòî åñòü ðåçóëüòàò ñîííîãî íàâàæäåíèÿ, íåæåëàíèÿ æèòü ïðàâåäíî, ìîë÷àëèâîãî ñîãëàñèÿ, à òî÷íåå ïîäëîãî òðóñëèâîãî ñìèðåíèÿ ñ ñîöèàëüíûì çëîì.
Ýé, åñëè Òû åñòü, îòâåòü ñî ñâîåé âûñîòû!
Ïîñìîòðè, ÷òî Òû ñäåëàë ñâîèì ïîäñòàâëåíüåì ùåêè!
Òû ìåäëèøü ñ îòâåòîì, íî íåò âðåìåíè æäàòü,
Åñëè ÿ â ýòîì ìèðå ãîñòü, òî õîçÿèí – íå Òû!
– ýòî îòâåò íà øèðîêî èçâåñòíóþ ñåíòåíöèþ àïîñòîëà Ïàâëà î òîì, ÷òî âñå âåðóþùèå ëþäè, ëèøü ãîñòè â ïîäëóííîì ìèðå, íå õîçÿåâà ýòîãî ìèðà, è “÷àþò íå çåìíîãî îòå÷åñòâà, íî Íåáåñíîãî”. Íåò, – îòâå÷àåò Öîé, – âñ¸ êàê ðàç íàîáîðîò, åñëè ëþäè ïåðåñòàíóò ïî÷èòàòü ñåáÿ ãîñïîäàìè – ñèðå÷ü õîçÿåâàìè ýòîãî âîò ïðèðîäíîãî åñòåñòâåííîãî áûòèÿ, â êîòîðîì îíè Îòöîì Íåáåñíûì ðîæäåíû ðàäè ïðàâåäíîãî äåëà Èñòèíû íà çåìëå, òî òîãäà îíè, òåðÿÿ ñâîþ ñâîáîäó è íå ïðèíèìàÿ îòâåòñòâåííîñòü ïðåä Ðîäîì ÷åëîâå÷åñêèì, Ðîäèíîþ è Áîãîì, èõ ïîðîäèâøèìè ñòàíîâÿòñÿ ëèøü “ãîñòÿìè” íà áàëó ó ìèðîäåðæöà âåêà ñåãî.
Êîíå÷íî æå, íå ñëó÷àéíî, ÷òî Âèêòîð, íàïèñàâ â ýòîé ïåñíå ÷åòâåðîñòèøèå, â êîòîðîì ãîâîðèòñÿ î Áîãå, íèêîãäà íå ïåë åãî. Ïî÷åìó? Âåäü áåç ïîíèìàíèÿ ýòèõ ñòðîê îáùèé ñìûñë è ñòðîé ïåñíè íåñêîëüêî ðàçìûâàåòñÿ? Ìíå êàæåòñÿ, ÷òî è ñåãîäíÿ, ïîäîáíûå ñëîâà âûçûâàþò àêòèâíîå íåïðèÿòèå â ñðåäå ïðàâîñëàâíîãî îôèöèîçà. ß ïèñàë óæå, ÷òî áûëè è áîãîñëîâñêèå ïðè÷èíû çàáâåíèÿ ñìûñëà òâîð÷åñòâà Âèêòîðà Öîÿ, èìåÿ â âèäó â ïåðâóþ î÷åðåäü èìåííî ýòè ñëîâà. Íó è ÷òî, ÷òî Âèêòîð òàê íèêîãäà è íå ñïåë èõ! Ýòà æå áîãîñëîâñêàÿ è ôèëîñîôñêàÿ íðàâñòâåííàÿ ïîçèöèÿ åñòü è â åãî äðóãèõ, ìåíåå îòêðîâåííûõ ïåñíÿõ.
“À æèçíü – òîëüêî Ñëîâî.
Åñòü ëèøü Ëþáîâü, è åñòü ñìåðòü.
Ýé, à êòî áóäåò ïåòü, åñëè âñå áóäóò ñïàòü?
Ñìåðòü ñòîèò òîãî, ÷òîáû æèòü.
À Ëþáîâü ñòîèò òîãî, ÷òîáû æäàòü”.
– ýòè ãåíèàëüíûå ñòðîêè î òîì, ÷òî æèçíü ÷åëîâå÷åñêàÿ åñòü òîëüêî âîçìîæíîñòü âî-ïëîùåíèÿ, ïðè÷¸ì ýòà âîçìîæíîñòü âûðàæåíà âïîëíå êîíêðåòíî â Ñëîâå – âî-ïëîùåíèÿ Ëþáâè, ñîåäèíÿþùåé áëèæíèõ â Ðîäå ÷åëîâå÷åñêîì è ðîäû áûòèÿ ìíîãîðàçëè÷íûå â Åäèíîé Âîëå Âñåâûøíåãî, èëè æå æèçíü – åñòü âîçìîæíîñòü ðàçðóøåíèÿ Ñëîâà è âîïëîùåíèÿ èíäèâèäóàëüíîé è ýãîèñòè÷åñêîé âîëè ÷åëîâå÷åñêîé, ÷òî è åñòü ñìåðòü. È èìåííî ïîòîìó, ÷òî æèçíü âñåãî ëèøü Ñëîâî – âîçìîæíîñòü Ëþáâè è òîëüêî – «Ñòàíü ïåñíåé, æèâè íà ãóáàõ. ß ñòàíó ñëîâàìè» – íåëüçÿ ñïàòü: “Ýé, à êòî áóäåò ïåòü, åñëè âñå áóäóò ñïàòü?” Ïîáåäà íàä ñìåðòüþ ñòîèò òîãî, ÷òîáû æèòü. Ñìåðòè ñëåäóåò âñåãäà è âåçäå ïðîòèâîñòîÿòü, è íèêîãäà è íè ïðè êàêèõ óñëîâèÿõ íåëüçÿ ñìèðÿòüñÿ ïðåä ÷óæîé ýãîèñòè÷åñêîé âîëåé. Çäåñü âñ¸ Âåëè÷èå Â.Öîÿ – â ïðèíöèïèàëüíîì åãî îòâåòå òåì, êòî ãîâîðèò: “Âñÿêàÿ âëàñòü îò Áîãà”. Íåò, âëàñòü îò ñàòàíû – îòâå÷àåò Âèêòîð Öîé è òîëüêî Ëþáîâü îò Áîãà, òîëüêî “Ëþáîâü ñòîèò òîãî, ÷òîáû æäàòü”, íåëüçÿ ñïàòü – ýòî ñëèøêîì ïîõîæå íà îæèäàíèå ñìåðòè, à ñìåðòè íàäî ïðîòèâîñòîÿòü, íå áîÿñü å¸. Ñìåðòü âîçáóæäàåò ïðàâåäíîãî ÷åëîâåêà ñâîèì ÿâëåíèåì ê ïðåîäîëåíèþ å¸ ïðàâåäíîé Æèçíüþ. Åñëè áû ëþäè æèëè èñêðåííå, íå áîÿñü ñìåðòè, òî â èõ æèçíè íå áûëî áû òàêèõ êðîâàâûõ ïîáîèù.
Источник
Литературный журнал “Ритмы вселенной”
Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.
Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.
То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.
Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.
Кобыла по имени “Барокко”. Фото 1910 года.
Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии – это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь – подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.
А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.
О самой поэзии он выскажется так:
Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.
В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.
Животное же не человек…
Извозчики времён Маяковского.
Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.
Маяковский вдохновил множество хороших людей – именно поэтому его помнят и любят до сих пор.
Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.
Миру мир!
Хорошее отношение к лошадям
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Улица опрокинулась,
течет по-своему…
Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
И стоило жить, и работать стоило!
Лайк и подписка – лучшая награда для канала.
Источник
Есть такая легенда – о птице, что поет лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что это ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается на небесах. Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания…
Самым лучшим женщинам приходится тяжелее всех.
Ни один человек на свете, будь то мужчина или женщина, не видит себя в зеркале таким, каков он на самом деле.
— Не расстраивайся, деточка. С тобой Господь Бог обошелся очень великодушно — не дал мозгов. Поверь, без них куда удобнее.
Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем. Мы понимаем. И всё равно грудью на тернии. Так будет всегда.
Пусть я буду гореть в аду рядом с тобой, но я знаю, какая адская мука уготована тебе — вечно гореть бок о бок со мной в том же огне и видеть, что я вечно остаюсь к тебе равнодушен.
Может быть, старческое слабоумие дается как милость тем, кто не в силах посмотреть в лицо своему прошлому.
Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя.
В старости тоже есть смысл. Она даёт нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.
Никто не ценит того, чего слишком много.
Совершенство в чем бы то ни было — скука смертная! Что до меня, я предпочитаю толику несовершенства.
На то и друзья, чтобы без них нельзя было обойтись.
— Почему вы ее так не любите?
— Потому что ее любите вы.
Я сама так устроила свою судьбу, мне некого винить. И ни о единой минуте не жалею.
Со стыдом, с позором вернули домой яркую птицу, так и не пришлось ей взмыть в небо, крылья подрезаны и песнь замерла в горле.
Смотреть в его глаза, когда перед тобой не он! Жестокая штука, тяжкое наказание.
Вольный, невесомый, как волшебный здешний воздух, напоенный соленым дыханием моря и ароматом пропитанной солнцем листвы, он некоторое время парил на крыльях неведомой ему прежде свободы: какое облегчение — отказаться от борьбы, к которой он вечно себя принуждал, как спокойно на душе, когда проиграл наконец долгую, невообразимо жестокую войну и оказывается, поражение много сладостней, чем битва.
Слова о любви бессмысленны. Я мог кричать тебе, что люблю, тысячу раз в день, и всё равно ты бы сомневалась. Вот я и не говорил о своей любви, я ею жил.
Наверное, в нас живет демон разрушения, всегда хочется переворошить огонь.
В каждом из нас есть что-то такое — хоть кричи, хоть плачь, а с этим не совладать. Мы такие как есть и ничего тут не поделаешь.
Не понимаю, откуда у тебя такая власть над моим несуществующим сердцем?
Все деревья кажутся одинаковыми лишь тем, кто не знает, как сердце может отметить и запомнить в бескрайних лесах одно единственное дерево.
Невыносимо — согласиться и под конец быть отвергнутой раз и навсегда. Куда лучше отвергнуть самой.
Всё чувствовать, на всё откликнуться — и от всего отказаться.
И она всё твердила себе: всё пройдёт, время исцеляет раны, — но не верила в это.
Жизнь обратно не повернёшь, что было, то прошло.
Память неосязаема, как ни старайся, подлинное ощущение не вернёшь, остаётся лишь призрак, тень, грустное тающее облако.
Когда боль немножко притупится, и воспоминания утешают.
Понять, в чём ошибка, ещё не значит её исправить.
Только тому, кто хоть раз поскользнулся и упал, ведомы превратности пути.
Тот, кому нечего терять, может всего добиться, того, кто не чувствителен к боли, ничто не ранит.
Мужчины… Они почему-то уверены, что нуждаться в женщине — слабость. Я не про то, чтобы спать с женщиной, я о том, когда женщина по-настоящему нужна.
Горько и страшно это, когда видишь — загублена жизнь, загублен человек.
Вдруг понимаешь: старость это не что-то такое, что может с тобой случиться, — оно уже случилось.
Она красива, а все красивое доставляло ему удовольствие; и, наконец, — в этом он меньше всего склонен был себе признаться, — она сама заполняла пустоту в его жизни, которую не мог заполнить бог, потому что она живое любящее существо, способное ответить теплом на тепло.
Вот почему плохо, когда ты остров; забываешь, что и за пределами твоих берегов что-то происходит.
Только попробуй полюбить человека — и он тебя убивает. Только почувствуй, что без кого-то жить не можешь, — и он тебя убивает.
Я никогда тебя не забуду, до самой смерти не забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием.
Как это страшно, что один единственный человек так много значит, так много в себе воплощает.
Каждый свой день он начинал с того, что приказывал себе не умирать — и кончал торжествующим смехом оттого, что всё ещё жив.
Неужели все мужчины такие — любят что-то неодушевленное сильней, чем способны полюбить живую женщину?
— Не всё, что рождается на свет, хорошо.
— Да. Но уж если оно родилось, значит, так было суждено.
Если бы он мог заплакать или убить кого-нибудь! Что угодно, лишь бы избавиться от этой боли!
Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь — слишком поздно.
Этот тонкий изощренный ум не догадывался, что видимая откровенность может оказаться куда лживее любой уклончивости.
Источник